- Вот ты где, мой мальчик. У меня для тебя кое-что есть.
Он заходит в комнату с торжествующим видом, явно очень довольный собой. Криденс резко приподнимается на подушках, как всегда, смущаясь и, как всегда, злясь на себя за это смущение. «Где же мне еще быть», думает он с досадой. Он провел в этой комнате уже пять (или шесть?) недель. «Потому что так будет безопаснее для тебя». Это звучит правдоподобно. «Ты еще слишком слаб, тебе нельзя выходить… То есть, мне кажется, тебе не стоит этого делать. Криденс, ты пойми, я беспокоюсь за тебя».
- О! Я вижу, ты ждал. Не представляешь, как мне это приятно.
Его раздражение приняли за нетерпение в ожидании сюрприза. Ему становится неловко, он старательно улыбается N. и благодарит, принимая подарки. У него теперь словно каждый день – День рождения. Столько вещей он не получал за всю свою жизнь. Это всегда что-то особенное: красивая и явно дорогая одежда («скоро у тебя будет много поводов ее примерить»), галстуки и запонки; массивная деревянная шкатулка с инкрустацией (там даже есть потайное отделение - «на тот случай, если тебе вдруг захочется что-то спрятать»); туалетная вода с тяжелым сладковатым запахом («нужно совсем немного, на запястье и на шею»); роскошные книги в кожаных переплетах с тиснением (пособий по изучению магии среди них нет, потому что «пока еще рано, тебе сейчас не надо забивать голову», в основном, это «классика творческого магического сообщества» - сборники поэзии и рассказов, содержание которых заставляет его чувствовать себя неловко); художественные альбомы, которые вызывают не меньше противоречивых чувств (их он никак не комментирует, но часто заходит в тот момент, когда Криденс, покусывая губы, жадно рассматривает изображения). И обязательно что-то вкусное (вчера это были восточные сладости, разноцветные, прозрачные, обсыпанные сахарной пудрой, сегодня – набор эклеров с шоколадным, ванильным и апельсиновым кремом). Иногда кажется, что N. совершенно безразлично, примеряет ли Криденс подаренные шелковые пижамы, пользуется ли ароматными притирками и помадой для волос, читает ли бесконечные тома поэзии и фривольные рассказы. Он любит наблюдать, как застигнутый врасплох Криденс в его присутствии начинает быстрее перелистывать страницы альбомов, иногда по 2-3 за раз, потом быстро откладывает их на атласное покрывало, словно они жгут ему руки, и с вдумчивым видом берется за очередной поэтический сборник. «С этой стороной жизни тебе еще только предстоит познакомиться, да?» Усмешка.
А еще ему нравится смотреть, как он ест.
Поначалу, принимая аккуратно упакованный в пастельную оберточную бумагу или в изящную коробочку деликатес, Криденс испытывает неподдельный восторг. Костюмы, шарфы и галстуки, вместе с шляпами и лакированными щегольскими туфлями уже забили весь шкаф и неизвестно, когда и куда он будет их носить. Когда-нибудь куда-нибудь. В новой жизни. А вот с пирожным или взбитыми сливками все проще: ими можно насладиться здесь и сейчас. Он не привык, что пища (хотя называть эти произведения искусства таким простым и привычным словом язык не поворачивается) достается только ему; всегда приходилось делиться, и это вошло в привычку. Когда ему изредка перепадало что-то вкуснее стандартного унылого меню, он сразу же откладывал большую часть для сестер (впрочем, как правило, дамы из Салемского Общества непременно напутствовали его «и сестренок угости»). Съесть что-то одному казалось столь же невозможным, как и принять горячую ванну среди недели. Иногда, проходя мимо витрины кондитерской, он представлял, что бы купил, если бы у него были собственные деньги. С возрастом он чаще начал думать о том, как бы он распорядился деньгами, обеспечив себе финансовую независимость. Возможно, даже в другом городе. Но дальше фантазий о самостоятельной взрослой жизни это не заходило. Он часто видел, как маленькие дети, ровесники младшей сестры покупают себе в лавке какой-нибудь леденец или пирожок. Он не мог даже этого; какая уж тут независимость.
Однажды он спросил мать, умеет ли она печь. «Конечно». Вопрос был бессмысленным. Разумеется, она умела все. Он набрался храбрости и сказал:
- А может, ты могла бы испечь пирог… Мы бы помогли.
- У нас что, какой-то праздник?
Она посмотрела на него так, словно он предложил что-то неприличное. На том все и закончилось.
За месяц он попробовал столько всего чудесного, о чем даже не имел представления. Каждый раз он чувствует укол совести: делиться ему теперь не с кем. Тот, кто приносит ему все эти сокровища, всегда отказывается разделить с ним трапезу. «Это тебе. Ешь, пожалуйста. Нравится?» Это смешной вопрос. Ощущая участливый взгляд, он, чтобы испытывать меньше неловкости, закрывает глаза. И ест. Доев, иногда обнаруживает, что N. придвинулся поближе и с непонятным выражением смотрит на его губы. Сначала его это смущает (он ел неаккуратно? Парень, где твои манеры?), но потом он понимает, что дело в другом. Важно, чтобы он съел все, не оставив ни кусочка. Что ж, если это все, что от него нужно…
Разумеется, десертами и выпечкой дело не ограничивается. «Хорошее, полноценное питание – залог здоровья». Он не уверен, что при этом оно обязательно должно быть шестиразовым и настолько обильным. В перерывах ему приносят янтарного цвета напиток, травяной чай с большим количеством пряностей. Он всегда вызывает приятную сонливость и тяжесть во всем теле, а когда через пару часов Криденс выныривает из мутных, сладких, вязких и очень странных снов, он чувствует себя настолько ослабевшим, словно в его теле не осталось мышц, но одновременно испытывает до странности сильный голод. Первое время ему кажется, что еда возникает перед ним постоянно. N. объясняет: «Тебе нужны силы. У тебя же не какая-то обычная… простуда. Ты столько перенес. Необходимо восстанавливать ресурсы, понимаешь? Мистер Скамандер сам разработал для тебя эту систему. Что же я ему скажу, если не смогу уговорить тебя следовать его рекомендациям?» Расстраивать и, тем более, подводить мистера Скамандера ему совершенно не хочется. Ведь от того, насколько быстро он «восстановит силы», зависит, когда же ему наконец помогут избавиться от этого кошмара внутри. «Отделять обскура от носителя крайне опасно, когда организм ослаблен, особенно, повреждающими заклинаниями». Он сейчас критически уязвим, как для магии, так и для обычных маггловских инфекций. Поэтому ему нельзя покидать эту комнату и выходить на улицу. Здесь за ним присмотрят. И присмотрит не кто-то, а один из близких друзей мистера Скамандера собственной персоной. Он послушно берет красиво сервированный серебряный поднос и начинает «восстанавливать силы». Он знает, что друг мистера Скамандера будет расстроен, если он не съест все до последней крошки. Он медленно ест пряные сытные блюда, одно за другим, и пустые тарелки исчезают как… Ну да, как по волшебству. А чего он ждал? Ему не надо мыть посуду. В этом доме правит магия. Магия подчиняется одному человеку. Так что Криденсу нет необходимости чем-либо себя утруждать. Правда, его собственная магия все еще спит, и он понятия не имеет, когда же ей наконец помогут проснуться. Опустошив поднос, он благодарит, говорит, что было очень вкусно (невкусной, пресной, жесткой, недосоленной пищи здесь не бывает в принципе), а затем вновь берется за книги, потому что больше заняться ему нечем. Здесь от него ничего не ждут. «Тебе не о чем волноваться». Первое время он постоянно предлагает свою помощь «в чем-нибудь…в чем угодно», но всякий раз его мягко останавливают. Не беспокойся. Ничего не надо. Главное – чтобы тебе было хорошо. Отдыхай. У тебя постельный режим, ты помнишь об этом? Это только кажется, что все в порядке. На самом деле, ты истощен, тебе надо беречь силы.
Ему очень хочется поговорить с мистером Скамандером. Хотя бы написать ему письмо. Поблагодарить. Объяснить, что с ним действительно все в порядке, он готов попробовать, он хочет избавиться от этой бомбы в своем теле, потому что пока она внутри, он живет в постоянном страхе, он не доверяет самому себе. А еще он очень хочет учиться. Когда же решится его будущее? Однажды он уговаривает N. передать мистеру Скамандеру небольшое послание. Просто благодарность. Он отдает конверт, а через неделю N. с улыбкой сообщает, что мистер Скамандер очень, очень рад за него, но ждет, что он будет соблюдать режим и больше отдыхать. Когда он будет готов к отделению обскура, ему об этом сразу же сообщат. Мистер Скамандер приедет за ним лично. И учеба никуда не денется. Его готовы принять лучшие учителя. С его врожденным потенциалом и любознательностью он, без сомнения, быстро начнет использовать магию на практике и добьется результатов быстрее, чем рядовые волшебники. На самом деле, у него много времени в запасе. Все это звучит разумно и убедительно.

Каждую ночь, глядя в потолок, он говорит себе: «Я ведь этого давно хотел». Чего-то похожего. Защищенности, заботы, покоя. Ведь так они и выглядят, да? Впрочем, откуда ему знать. Однажды он уже принял за участие и заботу то, что оказалось во много раз хуже побоев и нотаций. Каждый день он сравнивает, ищет сходства, но находит все больше отличий. Вот, например: торопливая небрежность, суетливость, которую он принимал за искреннюю обеспокоенность. Налетел, ошеломил, взбудоражил… Заставил взять себя в руки и шевелить мозгами. Вытащил из спячки, в которой он жил чуть ли не с рождения. После этих встреч он сразу чувствовал себя кем-то вроде тайного агента, и это ему, как ни странно, льстило. Одновременно и игра, и нечто крайне важное. Правда, чем дальше, тем меньше оставалось азарта и больше – тревоги. Дни неслись один за другим, от встречи да встречи. Сейчас они еле плетутся. Они обволакивают его липкими нитями, утягивая, как муху в банку прозрачного сладкого меда. И это… по правде говоря, это приятно. Никто ничего от него не ждет и не требует. Никто его не торопит. Никто не говорит ему, кем он станет, если приложит еще усилия. Постарается еще чуть-чуть. Никаких «если». Все хорошо. Просто ему надо отдохнуть. Сколько? «Сколько понадобится, Криденс. Тебе больше не нужно бежать и прятаться. Не тревожься».
Вот только трудно понять: он еще «не восстановился» или почему-то за эти дни стал еще слабее.
Проходят дни. Однажды, умываясь утром, он смотрит в маленькое настенное зеркало на свое лицо и внезапно понимает, что оно изменилось. Стало более округлым и холеным, исчезла резкость черт, пропала нервозная затравленность во взгляде. От его волос теперь всегда приятно пахнет травяными шампунями, а кожа на ощупь такая гладкая и мягкая, что он сам несколько раз c удовольствием проводит ладонями по груди и плечам. Зеркала в полный рост в его жилище нет, но он чувствует, что тело тоже изменилось. Теперь он даже двигается иначе. Но разум затуманен, нет сил думать об этом, он возвращается в постель и сразу же падает в сон, после которого просыпается среди дня, с тяжелой головой и, с трудом фокусируя взгляд, видит в дверном проеме знакомую фигуру с подносом в руках. Сонливость не отступает, но он чувствует, что голоден так, как бывало, когда он весь день проводил на продуваемой всеми ветрами улице, раздавая листовки. Он сглатывает слюну, кое-как приглаживает взлохмаченные волосы и с нетерпением садится в постели. Наверное, сначала стоит принять душ, привести себя в порядок, одеться… Нет, потом.
- Ты, наверное, проголодался?
Он кивает. По ощущениям, прошло минимум два дня с того момента, как он ел в последний раз. Его снова удивляет, как много на подносе разных блюд, кажется, что один человек не в состоянии все это съесть, но теперь он уже знает, что вполне способен с ними справиться, хотя раньше это казалось невозможным. Он старается есть медленно, но телу плевать на правила приличия, его сотрясает дрожь настоящего вожделения, и он чувствует, что должен заполнить сосущую пустоту внутри, потому что иначе ее заполнит страх.
- Хочешь еще?
Ему стыдно, но он снова кивает. Пища появляется мгновенно, и он продолжает есть, все еще испытывая наслаждение, тело уже начинает подавать сигналы, но ему легко удается их не замечать. Даже не отдавая себе отчета в том, что постанывает от удовольствия, он, не отрывая взгляда от подноса, съедает вторую порцию сырного крем-супа со сливками, рыбный жюльен, телячьи отбивные с грибами и черносливом, трясущимися от нетерпения руками намазывает ломти свежеиспеченного, еще горячего белого хлеба с тонкой хрустящей корочкой толстым слоем чесночного масла с ароматными травами, подцепляет ножом и, уложив сверху еще более внушительный слой утиного паштета с оливками, отправляет в рот. Закончив, закрывает глаза и, стараясь подавить икоту, тихо благодарит. Когда он открывает глаза, перед ним на тарелке – горячий молочный пудинг со сливовым джемом. Его сменяют пирожные с заварным кремом, облитые разноцветной глазурью, и, доедая последнее, он замечает на лице N. любопытство с каким-то неуловимым оттенком, от которого ему делается неуютно. У него спокойный, открытый, но при этом изучающий взгляд. К тому же, теперь к наслаждению примешивается сожаление, потому что он наконец начинает ощущать, как сильно объелся. При каждом вдохе его словно придавливает каменной плитой, воздуха не хватает, а голова кружится. Он тупо смотрит перед собой и изо всех сил пытается сдержать отрыжку, считая секунды до того, как его наконец оставят в одиночестве.
- Теперь отдыхай. У тебя усталый вид.
Наконец, после того, как его потрепали по мокрому от пота плечу и вручили ежедневную порцию напитка «для восстановления сил» в прозрачном стакане, он остается один. Чувствуя себя словно раздутым изнутри до предела, он пытается найти удобную позу, но стоит только лечь, как он начинает задыхаться. Он вспоминает, сколько съел, и это вызывает у него ужас. А вдруг желудок не выдержит и взорвется? Такое бывает? Он хватает стакан с напитком и быстро пьет, проливая жидкость себе на грудь и живот, давясь и икая. Через несколько минут после этого неимоверное давление внутри немного ослабевает и вскоре он уже спит поверх одеяла, распростершись на спине, обливаясь потом и тяжело дыша. А проснувшись поздно вечером, обнаруживает, что его шелковые пижамные брюки, скомканные, лежат в ногах. Странно. Видимо, он ухитрился избавиться от них во сне. Он весь мокрый, абсолютно голый, и у него эрекция. Из сна всплывают странные образы, он трется о кровать, потом ложится животом на прохладную подушку, но ничего не приносит облегчения, поэтому он идет в ванную и встает под душ. Спереди на него словно повесили тяжелый мешок – так он ощущает свой плотно набитый, тугой живот. В замешательстве он оглаживает себя, сжимает нежные бока, проводит рукой по мягким ягодицам, которые теперь не помещаются в ладонях: неужели за пару месяцев его тело могло настолько измениться? Он не может понять, нравится ему это или нет, но ощущения настолько будоражащие, что он ложится в ванну, изо всех сил прижимается отяжелевшим телом к холодной гладкой поверхности, вводит палец себе внутрь и вскоре кончает со стонами.

Теперь он старается есть еще больше, просит дополнительный стакан травяного настоя, который позволяет ему поддерживать ощущение голода и заглушать протест измученных пищевым изобилием внутренностей. Пусть думают, что он хочет побыстрее «восстановиться». На самом деле, он ждет, когда его предоставят самому себе. Отлеживаясь после трапезы и стараясь не шевелиться, чтобы не беспокоить растянутые огромным количеством пищи и жидкости внутренности, он рассматривает подаренные альбомы. Это помогает ему настроиться на нужный лад. Почувствовав растущее возбуждение, он осторожно ложится на бок (так тяжесть внутри концентрируется в одной точке, что особенно приятно), сгибает ногу в колене и прижимает к мягкой, уже заметно выпуклой нижней части живота, разводит ягодицы и начинает медленно вводить палец. С каждым разом это получается у него все легче, особенно, после того, как он решает сначала окунать палец в баночку с гелем для укладки волос. Он с силой сводит колени, напрягает мышцы живота, продолжая вводить палец на максимальную глубину, иногда сжимая его анусом. Член тут же встает, задевая живот, возбуждение нарастает, и вскоре он уже весь испачкан резко пахнущим липким семенем. Он принимает душ, с наслаждением втирает в разгоряченное тело лосьон с терпким травяным запахом, набрасывает черный шелковый халат и возвращается в постель. Вскоре ему обычно приносят укрепляющий напиток, он послушно выпивает его и, уютно устроившись на боку и обняв себя руками, засыпает.
С каждым днем он проводит все больше времени, изучая свое тело, но все же чувствует себя неудовлетворенным. Однажды, лежа в истоме, пока его организм пытается переварить более чем плотный завтрак, он берет серебряную щетку для волос – очередной подарок – приподнимает ноги, согнув их в коленях, и начинает медленно вводить ручку в свой уже немного растянутый ежедневными упражнениями зад. Процессу мешает полный сытной вкусной еды живот (сегодня его кормили воздушным омлетом с жареным беконом и сыром, куриными биточками под сливочным соусом, блинчиками с ежевикой и сахарной пудрой, свежими круассанами с вишневым джемом и двумя кружками горячего шоколада), но он все же доводит дело до конца. Ощущение интересное, но все же не самое приятное, металл холодный, к тому же, ему немного больно, и он решает снова использовать пальцы. В тот момент, когда он извлекает дорогой подарок, возле двери раздается шорох, он в панике вскидывается и пытается вспомнить, оставил ее приоткрытой или… Потом он долго сидит неподвижно, с красным, горящим от стыда лицом и ругает себя всеми известными ему словами, клянясь больше никогда не заниматься чем-то настолько отвратительным.
Вечером, приканчивая семифредо с фисташками, последовавшее за куриным бульоном с мясными булочками, рагу из баранины и яблочной шарлоткой, он все еще теряется в догадках, видел ли N. что-то, чего видеть не должен был, и поэтому стесняется даже поднять взгляд. Конечно, в альбомах, которыми тот его щедро снабжает, есть и более откровенные и необычные сцены, но…
N. дожидается, пока он доест и достает из кармана красивую узкую коробочку из серебристого картона. Криденс открывает ее, автоматически произносит «спасибо, какая красота», но тут же давится словами благодарности, в замешательстве уставившись на гладкий хрустальный фаллос с металлической головкой, внутри которого плещется жидкость цвета бренди.
- Это туалетная вода. Я подумал, тебе понравится… аромат.
Надо сказать, что флакон сделан очень изящно и очень правдоподобно (даже вены обозначены, а крышечка в виде головки из червленого серебра приподнимается с легким щелчком, если повернуть ее в сторону), а у жидкости настолько тонкий и чувственный аромат, что Криденс, несмотря на сильнейшее смущение, некоторое время нюхает флакон, прикрыв глаза.
- Он очень крепкий. Не разобьется.
Криденс пытается сделать вид, что не понял намека и со смущенной улыбкой ставит вещицу на прикроватный столик.
Дождавшись ночи и погасив свет, он убеждается в том, что N. был прав.
…Дни тянутся в томной скуке и неге, но теперь он умеет развлечь себя, а N. заботится о том, чтобы сделать его существование максимально комфортным. Письма от мистера Скамандера так и не приходят, и Криденс несколько раз пытается завести разговор о своем будущем, но в ответ неизменно слышит, что о нем все помнят и только и ждут, когда он «достаточно окрепнет», а мистер Скамандер «разберется с некоторыми формальностями». Вот тогда за него, Криденса, «возьмутся как следует», с ухмылкой говорит N., разрезая шоколадный торт с ромом и абрикосовым джемом, украшенный розочками из карамелизированных персиков и яблок; сплошная учеба, зубрежка, постоянная отработка заклинаний, поэтому лучше ему сейчас наслаждаться моментом и отдыхать перед предстоящим учебным годом.
- Но ведь учебный год уже давно начался. А сейчас… ноябрь?
- Декабрь. Не переживай, ты все равно будешь учиться по особому, индивидуальному графику.
Криденс кладет в рот кусочек нежнейшего торта и в блаженстве закрывает глаза. Запивает горячим крепким чаем с молоком и счастливо вздыхает. Мысли о том, сколько времени он уже провел в этой комнате, обескураживают его, но ведь ничего страшного, если так надо? Ведь о нем заботятся. Так, как никогда в жизни. Да, N. постоянно занят какими-то делами, он лишь ненадолго появляется, чтобы принести поднос с едой (Криденса все еще немного удивляет, что у такого явно более чем обеспеченного человека нет прислуги) и новые книги, немного поболтать с ним (в основном, о его будущем или об искусстве). Но даже в эти кратковременные посещения он приносит с собой не только пищу и безделушки, но и ощущение беспредельного спокойствия, надежности и безопасности. Он с удивлением понимает, что ему больше не хочется покидать это теплое, наполненное чудесными запахами место. Если в самом начале его постоянно тянуло на сырую промозглую улицу, как будто по привычке (ведь раньше не было и дня, чтобы он не торчал там часами, пытаясь раздать листовки), он постоянно спрашивал, когда ему можно будет выходить, то теперь он недоумевал, зачем вообще ему это понадобилось. Что он там не видел, на этих грязных улицах? Раньше его удивляло, почему в такой просторной, наполненной роскошью комнате, где есть даже отдельная ванная и туалет, нет окна. Ему так хотелось открыть его, вдохнуть свежий прохладный воздух, ведь его легкие, казалось, насквозь пропитались тяжелыми ароматами пряностей, духов, всевозможных масел, кремов и притирок, которые проникали из закрытых флаконов и баночек. Даже в старой церкви, его первом и им же уничтоженном доме, в его неуютном аскетичном обиталище на втором этаже было маленькое тусклое окошко. Сейчас он не понимает: а зачем оно вообще нужно, это окно? Ему есть, на что обратить свой взор: комната сама по себе похожа на произведение искусства, одни только художественные альбомы и раритетные издания поэзии и легенд занимают несколько полок; к тому же, он теперь больше сосредоточен на запахах и прикосновениях. Он учится ценить мир вкусов и запахов. Его сонные глаза раздражает яркий свет, и все больше времени он проводит в полутьме, при зажженных свечах, источающих запах сандала, ветивера, шафрана, ладана, шалфея, лаванды, корицы, мирры.

Раньше он не обращал внимания на то, что за ткань у его поношенной, неудобной одежды, не запоминал все эти названия, в которых отлично разбиралась старшая из сестер. Теперь его постоянно наполненное изысканной, но при этом сытной пищей и новой, томной и приятной усталостью тело нежится на атласных покрывалах, после ванны он надевает шелковую пижаму или легкий халат, даже начинает пользоваться лосьонами и кремами, которые до этого стояли без дела. Многочисленные пижамы, которые были свободны, когда он только попал сюда, постепенно становятся ему тесноваты, но это не раздражает, напротив, трение тончайшей ткани о нежную чувствительную кожу его живота, боков и бедер – одно из самых приятных ощущение, которые ему доводилось испытать. После еды он устраивается так, чтобы рубашка потуже обтянула наполненный до легкой болезненности живот и долго, медленно гладит и растирает его через ткань, постепенно возбуждаясь. Все его существо словно сконцентрировано в этом выпуклом тугом животе, ему нравится чувство щекотного распирания внутри и легкого опьянения от предельной сытости.
В него теперь вмещается гораздо больше – благодаря постоянным изнурительным «тренировкам» желудок, видимо, увеличился в объеме. Голод он начинает чувствовать уже через пару часов после того, как разделался с обедом из четырех блюд и десерта. Иногда, если блюда были особенно тяжелыми и жирными или он поглощал их слишком быстро и жадно, сразу после еды у него побаливает живот, но чудесный отвар, который продолжает готовить для него N., всегда помогает. Он чувствует что-то неправильное в том, что его желудок не наполнен доверху, чего-то словно не хватает, поэтому уже через полчаса он начинает лениво жевать рассыпчатое масляное печенье из специально поставленной у его изголовья вазочки или запускает руку в мешок с фигурными шоколадками. И прекращает, только добившись приятного тянущего ощущения. Ему становится все сложнее сконцентрироваться на чтении, взгляд полуприкрытых глаз без интереса скользит по страницам, да и ни одно занятие не доставляет такого удовольствия, как процесс поглощения и переваривания.
Ему уже давно хочется узнать – как это, когда тебя касаются чужие руки. Ему приятно гладить и ласкать свое отзывчивое тело, но настоящее, ни с чем не сравнимое удовольствие он испытывает во сне, когда его гладят, мнут, растирают чьи-то сильные жилистые руки, смуглые, с широкими сухими ладонями и заметными венами. Они скользят по бедрам, захватывают и крепко сжимают пухлую нежную плоть на боках и ягодицах, делают что-то неимоверно приятное с его мягким, выпуклым под ребрами и вокруг пупка животом. Эти сны настолько ярки (иногда ему кажется – даже слишком правдоподобны, наутро он иногда обнаруживает не только испачканные семенем простыни, но и небольшие красноватые пятна на теле, как от чьих-то жадных прикосновений), что после пробуждения оставляют его неудовлетворенным, жаждущим бесконечных объятий и ласк. Однажды он садится на свои ладони и сидит так, пока они не начинают неметь, а потом гладит себя по груди и животу, с силой надавливает на выступающий, особенно чувствительный к прикосновениям участок прямо над пахом, захватывает складки на боках и спине, и на секунду возникает иллюзия, что до него дотрагиваются чужие руки. К сожалению, она быстро пропадает, когда к рукам возвращается чувствительность, и с того момента его не оставляет навязчивое желание испытать все это снова, уже по-настоящему.
Проходит еще несколько недель (ему сложно сказать, сколько именно, да это уже перестало волновать его). Однажды утром он обнаруживает в шкафу новые пижамы и халаты, более просторные – видимо, N. повесил их сюда, пока он спал. Старые вещи сделались откровенно тесны, ткань рубашек съезжает наверх, обнажая белый выпуклый живот с маленьким глубоким пупком, а когда он садится, брюки туго натягиваются на ляжках и впиваются в бока. Поэтому он с наслаждением переодевается в новую свободную одежду и возвращается в постель – ждать завтрак. Его больше не смущает то, как стремительно меняется его тело. Его волнует только то, как еще можно ублажить это тело, снять доводящую до изнеможения потребность в ласках, заставив дрожать и выгибаться от удовольствия.
Покончив с жареной грудинкой, гренками, яйцами-пашот, блинчиками с лососем, творожными кексами с цукатами и молочным пудингом со свежей клубникой и ванильным соусом, он, тяжело дыша, цедит какао из большой керамической кружки. N., как всегда, сидит рядом, что-то помечает в своем вечном блокноте и пьет крепкий черный чай без сахара. Криденс никогда не видел, чтобы он ел что-то из того, чем кормит его, и это кажется ему странным, потому что совершенно невозможно устоять перед всей этой роскошью, даже если ты не простой смертный, а сильный волшебник. У N. худощавое, но крепкое, мускулистое тело, кожа смуглая и на вид совсем не такая тонкая и нежная, как у него самого. У него широкие ладони и немного узловатые пальцы с выраженными суставами и квадратными кончиками, но руки сухие и твердые, не как у Криденса – мягкие, белые, с пухлыми ладонями и длинными округлыми пальцами. Он любит смотреть на эти руки: как они держат чашку, как листают блокнот, как берут нож и разрезают для него стейк на маленькие кусочки, как намазывают паштетом кусочек поджаренного хлеба, как размешивают четыре кусочка рафинада в его чае (и как он раньше пил чай без сахара?), как проводят по только что отглаженной одежде в шкафу… Сейчас ему особенно хочется узнать, как эти руки гладили бы его тело. А может, и не только гладили. Может, даже и мяли со всей силой. Он залпом допивает какао, чувствуя, что под тонкой тканью пижамных брюк скоро станет заметно то, что N. видеть не следует. Ему становится неловко вдвойне, потому что сегодня он особенно сильно объелся и чувствует, как пижама пропитывается потом, а на лице и шее проступают розовые пятна. Поскорее бы остаться в одиночестве.
- У тебя какао под носом.
Криденс смущенно трет лицо.
- Еще осталось. Над губой.
Внезапно N. спокойно откладывает блокнот в сторону, встает с кресла, садится к нему на кровать, наклоняется и облизывает его липкие губы.
- Вот так…
Еще не успев понять, что произошло, Криденс видит его светло-серые глаза, ощущает смесь запахов - табака, крепкого чая, лосьона после бритья, а секунду спустя, зажмурив глаза, чувствует щекотное прикосновение под рубашкой. Оно кажется ему знакомым, как будто то же самое он испытывал во сне, когда его ласкали чьи-то многочисленные жадные руки. Тем не менее, сейчас его застали врасплох, и он инстинктивно сжимается, застывает, чувствуя себя неуклюжим, неловким, тяжелым, переполненным. «Какой ты красивый…» Прикосновения становятся более уверенными, но и более плавными. Он приоткрывает глаза. N., забравшись с ногами на его постель, нависает над ним, одновременно лаская до мурашек его шею сзади и через тонкую ткань поглаживая выпирающий в районе солнечного сплетения живот. Он чувствует его горячее прерывистое дыхание возле своего уха. N. торопливо расстегивает пуговицы на его рубашке, секунду любуется сливочно-белым, в мелких темных родинках телом, медленно и с нажимом проводит по груди вниз, до самого паха, легонько касается мгновенно отвердевшего члена, кладет ладонь на живот так, что большой палец оказывается точно во впадинке пупка, захватывает мягкую складку и мнет, одновременно жадно целуя подрагивающее горло Криденса и едва проступающие под слоем жирка ключицы, прижимается лицом к его груди и жадно вдыхает запах разнеженного после долгого сна и разгоряченного после обильной пищи сытого тела. Затем языком проводит по горлу Криденса влажную дорожку и спускается ниже, едва прихватывает зубами и с нажимом обводит соски, начинает осторожно целовать наполненный тугой живот, постанывая, трется о него щекой, погружает пальцы в складки на боках, нежно разминая и перебирая их, плавно скользит языком к пупку и начинает вылизывать его, всем своим крепким твердым телом вжимаясь в мягкое теплое тело Криденса. Наконец, с трудом оторвавшись от зацелованного и порозовевшего живота, с влажной дорожкой курчавых темных волос, идущей к паху, поднимает взгляд на ошеломленного, тяжело дышащего, тонущего в нахлынувших со всех сторон ощущениях Криденса и спрашивает:
- Ты хочешь… дальше?
Криденс подается вперед и еле слышно произносит:
- Да, да. Пожалуйста.